Дальнейшие события частично восстанавливаю логически, по людям, с которыми говорила. Частично не получается… Как-то так вышло, что некоторые куски начисто выпали из памяти.
Вечер и ночь второго дняМы с Деборой и Александрой пьем чай в доме. В планах было сходить в салон, но после казни светские развлечения выглядят кощунством. Здесь меня и находит Оскар Эверхарт с известиями о том, что Агата упала в обморок на казни. Ну почему, почему, я ее не увела оттуда? Мечусь по столице и, наконец, попадаю в Адрианклостер: да, юная Агата здесь, но она очень опечалена, поэтому пока мне не разрешают с ней поговорить. Настоятель мягок, но строг, приходится на время доверить дочь монахам. А ведь еще и с Рупертом непонятно что будет за его дуэль…
*кусок начисто выпал из памяти, но вряд ли там было что-то важнее сбора остатков пикника*
Второй раз захожу в Адрианклостер, и меня пропускают к дочери, все еще оплакивающей,своего, как выяснилось, лучшего друга *мне жаль, что я так и не смогла это отыграть – то, что знала фок Штейна* Возвращаемся домой. Агата грустна, но уже почти успокоилась, и она почти сразу направляется к принцессе, т.к. та даже пеняла Агате за то, что она слишком мало времени проводит при ней, и слишком много – с семьей. Чтобы немного развеяться, идем с дочерью и фрейлиной собирать цветы. Букет выходит скромным, но довольно милым… и не идет ни в какое сравнение с тем, который мне вручают рядом с домом. Бездумно беру в руки цветы, а когда понимаю, что делать этого не стоило, посланца уже и след простыл. Хорошо еще букет без записки… но стоять с ним перед входом в дом явно не стоит. Выкинуть жалко, оставить невозможно… приходит решение передать букет в салон, с этой просьбой и направляю господина Вернера.
День клонится к вечеру. Появляется Руперт, уже без парика и рясы. Решение по нему принято, и Альберт убеждает меня в том, что сын еще легко отделался, и 20 плетей (сердце замирает, услышав приговор) – далеко не самое страшное, что могли ему назначить. Мне нехорошо, я иду в свои комнаты и прошу сына быть рядом, я просто не могу его сейчас куда-либо отпустить ОФФ*эти две редиски, Руперт и Дебора, в итоге меня совершенно замурчали, ну вот как прикажете пафосно страдать и убиваться, когда под ухом хором «Мррррррррррмяяяяяумуррррррррр»?!* Столько событий, что я не поспеваю за ними, я отвыкла от столицы в спокойном Фельсенбурге…
Руперта сменяет Альберт, отпустив сына побыть с сестрами, и еще раз напоминает мне о том, что для Руперта это лучший вариант, как бы чудовищно для меня это ни звучало. Что наказание будет здесь, в Эйнрехте, и потом я смогу за ним ухаживать, а не беспокоиться, как же он там… но при этом, слава Создателю, не публичное. Мы разговариваем, и понемногу я позволяю себе поверить, что все будет хорошо.
В комнату вихрем влетает Дебора со шкатулкой в руках. Розовой и с бантиком. И радостно сообщает, что ее просили это для меня передать. Альберт мягко расспрашивает дочь о том, кто просил передать подарок, и описание подтверждает мои смутные подозрения: дарителем оказывается барон Ламберт фок Йенс. Благодарю ее, и прошу выйти, нам с Альбертом надо поговорить. Рассказываю про полученные письма. Показываю второе: первое я сожгла, второе оставила для того, чтобы был образец почерка – смешно, наверное, но я понимала, что письма еще будут, и с их автором придется поговорить. Хотела бы я верить, что это просто неумная шутка, как я подумала, получив первое послание… Почерк, что неудивительно, совпадает – хотя вложенную в шкатулку записку я вижу только мельком, сразу передав все супругу. Тот просматривает ее, что-то зачитывает, но я прошу этого не делать, мне неприятно, я не хочу знать, что мне пишут. Запоминаются слова Альберта: «Последнюю фразу читать не буду, такое могу вам говорить только я». Прошу мужа вернуть подарок и поговорить с бароном фок Йенсом: мне не нужен никто, кроме супруга, а подобное внимание только смущает, и не могу сказать, что оно приятно. Брошь очень красива, но, право, неужели он думал, что я стану ее носить?
Вот-вот начнется маскарад, и мне уже лучше. Я беспокоилась, что после того, насколько Агата была подавлена днем, она не захочет веселиться, но старшая дочь не против, и, кажется, предвкушает танцы. Пожалуй, стоило вспомнить собственную молодость и, чтоб его, Оливера Деррана, но за суматохой приготовлений к балу все эмоции смазываются, и остается лишь предвкушение танцев.
С опозданием появляемся перед салоном. Вежливые приветствия, красивые костюмы, комплименты. Костюм лебедя на принцессе Гудрун. Что-то странное на секретаре матушки... Вовсе невообразимый костюм на госпоже Вайсбергер — при всем моем к ней отношении отказать ей в оригинальности нельзя. Принцесса Кримхильде напряжена, и, видя ее наряд, я мимоходом удивляюсь: неужели ей не холодно? Почему никто не принесет ей шаль? У меня черно-красное платье, которое я никогда не позволила бы себе надеть куда-либо кроме маскарада, да и то временами ловлю себя на мысли, что, возможно, стоило выбрать что-нибудь поскромнее. Но как было удержаться? И именно в этот момент в очередном туре танца в паре со мной оказывается барон фок Йенс: «Вам идут цвета страсти, сударыня». Выдавливаю из себя сдержанные благодарности и спасаюсь, танец разводит нас... Ворох картинок: вновь комплименты, теперь уже от господина Вильбуа, посла с лисьим хвостом... Агата и Дебора проводят время с Рупертом, который, к моему большому сожалению, ненавидит танцевать... Берти у ног моей фрейлины, приводит в порядок пострадавшее платье, — право, этот момент достоин быть зафиксирован в вечности.
Испанский вальс, конский бранль, мой любимый па-де-грас… Оглядки. Самый нескромный из танцев (куда там Жанне-Попрыгушке!), кроме, пожалуй, вальса... Вижу, что фок Йенс уже кого-то пригласил, и что-то подсказывает мне, что этот танец стоит пропустить, ну или танцевать его с Альбертом. Но супруг уже ведет кого-то в колонну, а спустя несколько секунд приглашают меня, а я почему-то соглашаюсь. И почти не удивляюсь, когда спустя пару тактов мне невообразимо мягко кладут руки на обнаженные плечи, и, оборачиваясь, я вижу серьезное лицо Ламберта. Кажется, шкатулку ему еще не вернули, иначе вряд ли бы он вел себя так. Пытаюсь сбежать, возможно, даже не один раз, но Берти настойчив, и эта настойчивость смущает и заставляет нервничать. Так же, как заставляли нервничать письма, которые я получила. Танец все длится, в очередной раз встав парой, беремся за руки, обходя по кругу. Выдавливаю из себя тихое «Сударь, я понимаю, что это маскарад...» - и вновь танец нас разводит. Шаги вперед, шаги назад, круг за руки в другую сторону. Берти переспрашивает, и я продолжаю — слишком прямолинейно, чтобы не пожалеть о грубости слов: «Ваше внимание мне неприятно». Вновь перехожу к другому партнеру, и танец практически сразу заканчивается. На душе неприятный осадок и почему-то грусть, но это пройдет. У меня есть муж, и я его люблю, я все делаю правильно. И непременно в ближайшее время еще раз напомню Альберту про шкатулку.
Ко мне подходит Руперт, он слишком серьезен. Просит нас: меня, Агату с Деборой, Александру — пропустить следующий танец, а потом и вовсе настаивает, чтобы мы ушли: здесь может быть небезопасно. Мелькает мысль: если здесь опасно, почему все эти люди здесь веселятся, почему их не предупредили, что же будет с ними? Но Альберт поддерживает нашего сына, и мы вынуждены покинуть маскарад. Руперт возвращается, несмотря на мои уговоры, и я прошу Руперта сразу же, как сможет вернуться к нам, а пока мы в беспокойстве сидим в пустой гостиной. Здесь же почему-то Отто фок Вернер, секретарь мужа. Взгляд Александры падает на бутылку красного вина, и оно скрашивает ожидание. Появляется Руперт, говорит, что все в порядке, но перед салоном почти никого нет, и кажется, что все разошлись, многие просто гуляют, разбившись на группки по интересам. Ко мне подходит супруг: он переговорил с Берти, тот все понимает и просит о последнем разговоре, против которого Альберт не возражает, если я этого хочу. Пожалуй, в этой истории стоит поставить точку, и мне все еще немного совестно за грубость слов на маскараде — но не за их смысл. Брошь решают подарить Деборе через Альберта.
Спускаюсь на веранду, и не могу сказать, что мне нравится то, что я вижу. В городе неожиданно много пьяных. Видеть таким Йогана противно, а он еще и орет всякую похабщину, мол, женился бы на мне, такая красивая у него сестра... Слышать это противно, а ведь слышу это не только я, но и Альберт, и те люди, которые стоят у нас на веранде... Противно видеть его таким, и я прошу перестать, а когда это не помогает, то упрашиваю Альберта сделать хоть что-нибудь... Почему меня заботит, каким себя выставляет герцог Штарквинд, больше самого герцога?! Но моему брату море по колено, тем более, компанию ему составляет секретарь матушки. Альберт на все мои просьбы говорит, что он не сможет справиться с этими двумя, и мне приходится наблюдать происходящее дальше...*Пожалуй, лучшим вариантом было бы просто оглушить эту парочку и не выпускать из дома... Но хорошая мысля, как известно, приходит опосля. Да и не мне же это было делать.*
А потом Йоган цепляется к ожидавшему меня на веранде Берти, и смотреть на происходящее становится еще противнее. Особенно запомнилось злое лицо барона, думаю, мало кто видел его таким. Он поднимается с пола, куда его свалил мой брат, и быстро уходит. На перилах остается сиротливо лежать позабытая шляпа, напоминая о произошедшем. Вряд ли после этого состоится наш разговор , и точка получается такая же смазанная, как и вся эта история.
Йогана тянет на подвиги, и он устремляется в салон. Я не могу на это смотреть, но и без присмотра оставить его опасаюсь... Хотя это явно не то зрелище, которое стоит смотреть дамам — на что и указывает Альберту господин Риггер. Супруг уводит меня в дом посередине увлекательной истории о сдохшем в Дриксен жирафе, которую слышит, кажется, половина столицы, и возвращается к салону. *На самом деле, это один из тех моментов, про которые потом я отчетливо понимала, что Лотта скорее всего вела бы себя совершенно по-другому и добилась большего. Так же, как и в случае с Берти. И еще в некоторых моментах. Эх...Расти и расти мне еще как игроку((*
В особняке холодно, и мы с Александрой решаем разжечь камин. Увы, ничего, кроме задымленной комнаты у нас не получается. *И - магия игра — я пыталась сжечь в этом камине полученные от Берти письма, но сгорело только то, которое я так и не прочитала, приложенное к шкатулке. Так и не знаю, что там, а как игроку любопыыытно же)*
Безумие, охватившее столицу, продолжается. Появляется кто-то из мужчин, вроде бы адьютант барона Рейнгарда, не помню точно, он несет на руках Карлин, и я с ужасом понимаю, что она тоже пьяна. Следом появляется Альберт, кажется, с секретарем — они волокут успокоившегося, наконец, Йогана. Создатель, за что ты наказал Эйнрехт? Я бесконечно благодарна Александре, которая уложида спать Дебору, хоть она избавлена от подобного зрелища. Но где Агата? *прости, доча, пожизнево не помню, видела я тебя во время всей этой катавасии или нет(*
Выхожу из дома и вдали виду группу людей, кажется, там Альберт, возможно, Руперт… Я не придаю этому значения, как выяснилось впоследствии, зря *пыталась вычислить, когда же вы ушли, не смогла(( но где-то в это время* Пока же мне попадается на глаза матушка, целеустремленно, хотя и не очень уверенно следующая к месту пикника. Иду следом и понимаю, что и ее не избежало всеобщее помешательство: герцогиня Штарквинд ложится на траву там, где днем был пикник, и посылает всех заговоривших с ней к Леворукому, говоря, что не хочет никого видеть. Пришедший в себя ее секретарь, за какими-то кошками бродящий рядом, уходит, я же пытаюсь достучаться до родительницы и заставить ее вернуться в дом: лежать на траве холодно и неприятно, да и сама герцогиня Штарквинд вряд ли потом одобрит подобное поведение. Наверное, после выходок Йогана, после подозрений о возможной бомбе мне уже сложно стыдиться или ужасаться происходящему: я просто понимаю, что должна позаботиться о матери. Которая лежит, глядя в небо, и сокрушается, что хотела устроить «Бум!», но ничего не вышло. Я замираю, переспрашиваю, боясь даже на секунду предположить, что это именно то, о чем я подумала, но ничего нового от нее не слышу. Зато матушка сокрушается, что устала в столице, что хочет отдохнуть и забыть, наконец, про политику... И я рада была бы это слышать, если бы не понимание, что это, к сожалению, не более чем минутная прихоть. Под разговоры о том, что она всегда желанный гость в Фельсенбурге, хотя ей там, скорее всего, быстро надоест, как это было в прошлый раз, удается поднять матушку с земли и даже вдохновить добраться до дома. На глаза попадается Изольда, и мы втроем, шатаясь и спотыкаясь, движемся в сторону особняка Штарквиндов... Аккурат под окнами кесарского дворца. На веранде немало людей, один из которых черной молнией подскакивает к нам и берет матушку на руки, практически выхватывая ее у нас с Изольдой. Капитан гвардии, великий барон Ландольф фок Вестфален. Кажется, у матушки был с ним роман, и сейчас я склонна в это верить. Как бы я к этому не относилась, сейчас помощь капитана весьма кстати. Элизу несут в дом, я зову присмотреть за ней Аврору и Одетт, двух ее дам, которых вижу неподалеку. Тем не менее, когда прихожу в дом, вижу, что матушка одна лежит в своей комнате. Уговариваю ее повернуться и расшнуровываю платье — неужели никто не догадался этого сделать, уж придворные-то дамы герцогини Штарквинд знают, какие у покровительницы суровые корсеты, как же ее оставили в таком виде спать? Подумав, снимаю и кладу рядом на тумбочку украшения, накрываю плащом... вряд ли сейчас я могу сделать что-то еще. Разве что попросить пришедшую в себя Карлин присмотреть за герцогиней — Карлин я отчего-то доверяю больше других придворных дам. Наверное, потому что она нравится Деборе.
Пожалуй, сейчас, когда все немного успокоилось, стоит выпить немного чая... Завариваю столь любимый и мной, и мужем зеленый чай с бергамотом, делаю пару глотков... Но тут дверь в дом распахивается мне навстречу, и первыми идут два человека, волокущие на плечах окровавленного Руперта, он без сознания…
Не падаю в обморок только оттого, что должна убедиться, что моего сына донесут до комнат и врач осмотрит его и скажет, что произошло. Повисаю на Альберте, который говорит, что это привели в исполнение приговор, и теперь все будет хорошо, потому что я за ним присмотрю, и он поправится, и только не плачь, пожалуйста, ты сможешь, ты сильная, не надо плакать, не надо, все будет хорошо… А я сижу, оцепенев, вцепившись в ладони Альберта и сына, моего дорогого раненого сына, и кажется, не смогла бы их разжать, даже предложи мне все сокровища мира. Не знаю, сколько мы так сидим, но потом мне приходится опустить Альберта, и я остаюсь рядом с Рупертом.
За окнами шум, вопли «Принца Фридриха убили!» и бегущая в истерике Кримхильде… И – полный радости возглас практически за стенкой. Матушка?! И лицемерно-насмешливое «Мне так жаль, так жаль...» Я не верю своим ушам… Рядом подкидывается Руперт, я удерживаю его: раны могут открыться, это так опасно… А он просит позвать для разговора адмирала фок Айзенрехта. Я настаиваю, что ему сейчас нельзя волноваться, какие разговоры, он еле живой... Но когда Руперт демонстративно начинает вставать, заявляя, что в этом случае пойдет к нему сам, понимаю, что волнение матери для него уже не аргумент. Сдерживая готовые пролиться слезы, ухожу на поиски адмирала...
Внизу снова беспокойно, крики, шум... Убийцей оказывается секретарь матери, и он, кажется, невменяем. Это ужасно, то, что происходит вокруг, это безумие, и если бы я могла думать о чем-то, кроме здоровья сына, то непременно бы отправила Агату спать и больше беспокоилась о смерти кузена и чувствах Кримхильде. Увы... Я нахожу адмирала и передаю ему просьбу Руперта, сопроводив своей: говорить не долго и по возможности не волновать. А потом, сжав руки Альберта, жду, о чем они договорятся. Мой сын тяжело ранен, и ему бы лежать, а не ввязываться в очередную авантюру...Но Руперт считает себя взрослым, какое ему дело до моих переживаний? Барон фок Айзенрехт выходит, и сообщает, о чем они разговаривали: оказывается, когда Руперт поправится, адмирал возьмет его на свой флагман помощником. Опять расставание, и к тому же скорое. Разве недели хватит, чтобы Руперт поправился?! Но решение здесь принимаю не я, а на робкие возражения меня уговаривают, что так будет лучше, он должен служить... Да, подальше от творящегося в столице безумия это правильно... Но почему же я не подумала забрать его и уехать в Фельсенбург, чтобы он там окончательно поправился? Наверное, понимала, что ни муж, ни сын никогда на это согласятся...
Внизу снова суматоха. ЧТО?! Арестованы мои братья? За что?! Да, убийцей был секретарь герцогини, но Йоган, Штефан? Неужели они в этом замешаны? И те слова матушки про «Бум!» Я не хочу в это верить! Матушка идет за ними... В полной прострации поднимаюсь к Руперту. Вскоре приходит врач, заверяет, что пациент почти здоров. Мне бы попросить монаха как-то заставить Руперта подольше полечиться, но тот уже радостно вскакивает и рвется за новостями. Спускаюсь вниз как раз для того, чтобы услышать: «паритет сил»
В холле какие-то люди, их много, они шумят и чего-то хотят. Входит матушка вместе с принцессой Гудрун, слышу их диалог *на тему «кто главный», дословно не помню, в вольном пересказе сводится к: «- Это мой дом. - Это мое восстание.»* Замечаю несколько гвардейцев, впрочем, Рауля фок Штерна не заметить сложно. Однако ему так не кажется: Великий барон фок Штерн бряцает об пол шпагой, вещает с табуретки, матерится и практически не реагирует ни на просьбы герцогини Фельсенбург перестать превращать дом в казарму, ни на окрики Агаты. У моей старшей дочери усталое и почти злое лицо, а на ее замечания даже Штерн хоть немного пытается вести себя потише. Больше чем на 10 минут его не хватает, но все же... Сейчас ее сходство с бабушкой еще сильнее заметно, и это меня на секунду почти пугает... Но после брошенной кем-то фразы про то, что в ТК, наверное, сейчас как раз пытают моих братьев, я как будто оцепенела. Пытают... Штефана, который едва выжил и только вчера ушел с вечера у кесаря, потому что плохо себя чувствовал! Йогана, который только сегодня днем был ранен! А вокруг шум, споры и выяснение отношений... Будь это мой дом, с каким удовольствием я бы выставила эту грязную, шумную толпу! Будь это мой дом, половина из этих людей никогда бы не переступила его порога. Но здесь я — никто, и мне в очередной раз это показывают. Вот только уйти наверх и не знать вообще ничего немыслимо. Губы подрагивают, пальцы бездумно теребят аметистовые четки, а к глазам подступают слезы от собственного бессилия. Создатель, за что нам все это? *Пожизнево всё никак не могу понять, могла ли бы Шарлотта что-то сделать в этой ситуации, используя именно женские какие-то приемы, напомнив окружающим, что она Женщина, и стоит как-то хоть немного держать себя в руках? Или же ее смело бы точно так же, как смело меня, в ощущение бессилия перед этой толпой? Скорее всего, не могла, но все же...*
Агата к моему ужасу приматывает к лодыжке пистолет... Моя бедная дорогая девочка... Кажется, за весь день я слишком мало уделяла тебе внимания. Тебе сейчас надо спать, и не видеть, не слышать этого ужаса... Но ты вряд ли меня послушаешь, да? Еще один мой ребенок, слишком рано возомнивший себя взрослым, и для которого мое слово уже мало что значит...
Сидим, ждем... Пусть уже это закончится, хоть как-нибудь, пусть мои братья будут живы и вернутся домой... Странно, но за Альберта я практически не переживаю, наверное, даже на секунду не могла тогда допустить мысли, что с ним что-то может случиться. В доме снова появляются и исчезают какие-то подозрительные люди. Вижу среди них посла Талига, и впервые, кажется, думаю о политике, не понимая, как можно договариваться с тем, с кем воюешь, при этом декларируя какое-то улучшение ситуации. Боюсь, плата за подобную «помощь» окажется слишком высокой. Кроме того... Значит ли это, что остальные послы не согласны с происходящим? *Но даже это не заставило задуматься и составить собственное мнение о происходящем*
Столпотворение все длится и длится, время течет мучительно медленно. Разговоры об убийстве, планируют, как убить кого-нибудь из гвардейцев с той стороны... Это чудовищно, я ничего не хочу об этом знать, и большая часть разговоров проходит мимо меня. Баронессе Мейендорф становится дурно от происходящего, но она, также как и я, терпеливо ждет, чем все закончится. Вижу девушку из свиты Кримхильде, кажется Анну... да, Анну Карлайл, она говорит, что ее просили кого-то убить, а она не хочет убивать. Как кому-то могло прийти подобное в голову? Так ведь не только пришло — ищут того из девушек, кто сможет это сделать... То и дело кто-нибудь нервно смотрит на часы, время, отведенное на переворот, скоро истечет. Люди злые и усталые, их оживление сродни лихорадочному. Взгляд цепляется за какие-то детали и лица, чтобы тут же их позабыть.
Агата о чем-то спешит поговорить с отцом, там уже стоит Руперт, вроде бы подходит фок Штерн... Окрик «Не смей за меня решать!» слышу с другого конца комнаты, но сил подняться и подойти уже нет. Делегация гвардейцев и еще кого-то отправляется на улицу... Все же подхожу к Альберту, но он лишь говорит мне, что Агата расстроена и просит ее успокоить.
Поднимаюсь наверх. В комнате темно, Дебора спит. Слава Создателю, хоть с младшими все хорошо. Михаэль в безопасности в поместье, Дебора рядом, но ничего этого не видит. Агата сидит на стуле на балконе и встречает меня словами: «Я не хочу вас видеть. Уйдите». В ее голосе столько злобы, что я на мгновение отступаю, но потом беру себя в руки. Пытаюсь расспросить, что случилось с моей дочкой, что произошло... Но в ответ меня тем же снова просят уйти, а смотрит Агата так, что сердце обрывается. Я не знаю, что еще сказать, что можно сделать... И, кажется, в этот момент понимаю, что Агату я потеряла. Это — та точка невозвращения, после которой ничего уже не будет по-прежнему, как бы мы ни старались. И теперь будет только хуже и хуже... Я смотрю на мою девочку, и слезы капают сами... Она встает, кажется, что-то мне говорит... И тут Руперт на моих глазах ее оглушает и уносит в комнату. У меня подкашиваются ноги, рыдания душат, а в голове только мысли: «доченька, моя девочка, как же так...» Александра пытается привести меня в чувство, прикрикивает, чтобы я взяла себя в руки, но как, как?..
Сидим в комнате Альберта, он меня обнимает, а я жмусь к нему и все никак не могу успокоиться. Я впервые не верю своему мужу, его словам... Он говорит, что я нужна им, ему и детям, что я должна быть герцогиней Фельсенбург, должна быть сильной, позаботиться о детях, у меня все получится... Но у меня не осталось веры и не осталось сил. Неужели он не видит, что Агату не вернуть, что бы мы уже ни сделали, она навсегда будет считать нас чужими, она не хочет меня видеть, не хочет со мной разговаривать, и это разрывает мне сердце. Предположение о том, что она может с собой что-то сотворить, пугает до дрожи, но я в это не верю, не могу даже допустить такой мысли. Нет, только не это, она так не сделает! С Агатой разговаривает Руперт, хоть кого-то из семьи она хочет видеть, и мне чуть-чуть спокойнее. В том числе оттого, что сцена с оглушением не встала между ними . Надеюсь, он сможет ее поддержать — меня сейчас дочь вряд ли услышит.
Немного успокоившись — так, чтобы не рыдать на глазах у всего этого сброда — выхожу в холл. Навстречу по лестнице поднимаются мои братья — живые! - и я бросаюсь к ним. Если бы у меня еще оставались слезы, они бы точно хлынули сейчас, но слезы все закончились в комнате Альберта. Следом за Штефаном по лестнице взлетает фок Штерн — и бросается на него с кулаками, кто-то, кажется, адмирал Айзенрехт, разнимает дерущихся.
Ее Высочество принцесса Гудрун готовится принимать присягу, необходимое число сторонников набрано. Переворот совершился.
Штефан на нервах, и, кажется, готов послать все к кошкам, но после личного разговора с кузиной все же приносит присягу. Встает на колено Йоган, клянется служить Дриксен и теперь уже Ее Величеству кесарине Гудрун Зильбершванфлоссе. Присягает Альберт, присягает фок Штерн... Но ночи еще далеко до завершения.
Толпа снова направляется куда-то. Я не хочу ничего знать кроме того, что теперь будет с нами, но, наверное, на это сейчас не ответил бы и Создатель. Агата требует к себе бабушку, и они о чем-то разговаривают за закрытой дверью. Как бы то ни было, Агата оттуда выходит, и даже перебрасывается со мной парой слов. Не могу не тешить себя крохотной надеждой, что мы еще сможем все с ней прояснить, хотя и обреченно понимаю, что для нее теперь бабушка гораздо важнее родителей.
Повторная присяга, при мастерах. Отделение Приморской Дриксен. Заявление о том, что флот не присягнет на верность, пока не будет ясен вопрос с верфями и пристанями. Разговор Агаты и Руперта, случайно выцепленная фраза «Я - сын мятежника. Меня половина команды может пристрелить как изменника!» *возможно, он был раньше — не помню* Почти 5 часов, мысли путаются. Последнее, что я запоминаю в этот день, да что там запоминаю — что навсегда, кажется, врезается мне в память — как я выхожу на балкон и вижу казнь Рейнгарда. Но смотрю не на него — на Агату, которая стоит рядом с моей матерью и смотрит на его расстрел. И меня до ужаса пугает то, что я вижу.
Вопрос: И да, опять для тех, кому лень комментировать
| 1. Я это прочитал (а) |
|
10 |
(43.48%) |
| 2. Мне интересно, что было потом |
|
8 |
(34.78%) |
| 3. Тыц! Кнопочка |
|
5 |
(21.74%) |
|
|
|
| Всего: |
23
Всего проголосовало: 16 |
@темы:
фандом мозга,
Отблески Этерны,
зацепило,
игровое
-
-
28.06.2014 в 01:34Я адово животное=) Возможно даже зверь Ракана.. =))
-
-
28.06.2014 в 02:02_narwen, читать дальше
-
-
28.06.2014 в 07:47Такую выраженную неприязнь, кажется, она испытывала еще к Эльфриде.. на ум больше никто не приходит пока)
Еще раз спасибо за игру, Рауль был ярким и ооооочень раздражал)
Beroald, я ж говорю, там незамутненности - на детский садик хватит. Если не больше.
Спасибо)
-
-
28.06.2014 в 10:40ты была прекрасной Лоттой - возможно, не канонной, но именно это было хорошо.
Прости за несостоявшийся разговор с Йенсом (уже говорил: у меня в сертификате было что-то вроде: затеять с кем-то пьяный скандал, попался Берти), но это тоже к лучшему: если бы Йоган узнал целях этого молодого человека, он бы его прибил даже без дуэли (учитывая моральный облик Берти, он не должен приближаться к сестре).
Ты очень живо и ярко описала ощущение во время восстания. Бедные женщины(
-
-
28.06.2014 в 12:12А вы молодец. Сильная вы...
И да, жду продолжения.
-
-
28.06.2014 в 22:44Прекрасно тебя понимаю, хотя у меня были другие проблемы )
-
-
28.06.2014 в 23:14А Йенс... Ну Йенс. Я его практически не замечала до, и тут была даже не грусть о чем-то несбывшемся, Создатель упаси! а просто досада на сложившуюся ситуацию: я не могу ему ничего дать, мне от него ничего не надо, право, как глупо все получается. И обижать в принципе кажущегося симпатичным человека не хочется, он живой, чувствует, переживает... но он более чем мимолетным эпизодом биографии стать для Лотты не может в принципе.
Эх, надо было еще примечание про Деррана сюда повесить) Вывесила сначала, потом решила, что поминаю его в мелких правках к первой части и удалила.
-
-
28.06.2014 в 23:23Не думала, конечно, что так вштырит.. Но на многие вещи со стороны было любопытно и небесполезно взглянуть.
Я стала сильнее. Лотта... Не знаю. У нее сейчас выбор. Может попытаться понять людей и уже учиться их осознанно любить... Начиная с Альберта, которого она все же иногда неплохо чувствует. Или же может снова никого кроме своих хрустальных иллюзий, ожиданий и представлений не видеть. И, боюсь, все предпосылки ведут именно ко второму варианту. Она слишком эгоцентрична, чтобы за своими переживаниями видеть ладно переживания, но чувства, мотивы, характер других людей. Агаты. Альберта. Матери Братьев. Руперта... И слишком боится мира, чтобы как-то действовать. Так что обратно в свою раковину заберется, скорее всего...
Благодарю)
Самое тяжелое написано) так что выдохну и продолжу
-
-
28.06.2014 в 23:24